О происхождении яванского театра теней мы не знаем ничего определенного. Во всяком случае, глубокая древность этого своеобразного вида зрелищ несомненна. В качестве народного развлечения он существовал, очевидно, еще в ту эпоху, когда индусы завоевали, много сотен лет назад, остров Яву и занесли туда свою мощную и стройную культуру, не сумев, однако, утвердить себя на Яве, как особый этнический элемент. Новые властители способствовали развитию теневого театра, — в то время крайне примитивного, — прежде всего тем, что передали яванцам свои старинные, полные чудес, сказания о богах и героях, которые с новой силой ожили в этом, самом старинном из всех театров, и продолжают жить в нем поныне. Несомненно также то, что Wajang-Orang — театр, где играют люди, и Wajang Golek — где представляют деревянные куклы, значительно моложе, нежели Wajang-Kulek — собетвенно театр теней, и что они являются ничем иным, как более огрубевшими и измельчавшими формами древнего яванского пра-wajang'а в действительно, ни деревянные фигуры, ни маскированные и гротескнонаряженые люди или иные человекоподобные существа, не могут приблизиться к передаче той тонкости линий различных видов движения и производить то таинственно-мистическое впечатление, которое достигается относительно простым, но многообразным и в своем роде очень сложным воздействием, исходящим от плоскостей и контуров экспрессивных теневых фигур. Все это настолько поражает своей художественностью, что даже культурнейшие европейцы, покоренные этим оригинальным и эстетически значительным драматическим искусством «blanc et noir» — не устают просиживать в созерцании его целые ночи.

«Kulek» по-малайски значит кожа. Яванцы вырезывают свои wajank-фигурки из высушенной и вылощенной кожи буйвола, предварительно выцарапав на ней традициопный до мельчайших подробностей рисунок. Выдолбив граненым резцом внешние и внутренние контуры отдельных кукол, они дают им прокоптиться в течение месяца, для того, чтобы удержать краску на коже. Wajang-фигурки раскрашиваются, причем, неизменно, другим мастером. Вырезывание и раскраска куклы никогда не поручается одному и тому же яванцу. Затем, третий мастер приготовляет их к представлению. То-есть, он создает необходимую им опору. Продольной осью туловища куклы служит палочка из рога, которая книзу заострена, а наверху, в голове куклы заканчивается маленькой спиралью. С помощью этой роговой палочки фигура выводится на полотно, в то время, как руки ее приводятся в движение при помощи сходных, но меньших по объему подпор в сочленениях локтя и плеча. Эти приспособления изготовляются также из буйвола — самого полезного из домашних животных на Яве. Рог накаливается, расплавляется, и отливается затем в различные формы палочек. Без буйвола нет Явы, а без Явы и буйвола нет и Wajang'а.

Местом действия для кукол служит небольшой четырехугольный щит, обтянутый белым саронговым платком и освещенный, не особенно ярко, косо надвешенной лампой — в настоящее время заменяемой, по больней части, искуссно выкованным китайским светильником. Кукольник сидит по середине, пред щитом под лампой, непосредственно позади бананоного дерева, ствол которого столь мягок, что в него без труда можно воткнуть заостренные концы палочек от кукол, и, таким образом, он держит наготове, справа и слева от своего сидения, большой запас кукол. Так как в состав полного Wajang'а вхоит более двухсот кукол, то в целом — это вовсе не детская забава. Кроме того, требуется еще большой оркестр из колокольчиков, так называемый гамелан, который в полном своем составе насчитывает от 20 до 25-ти музыкантов, обычно располагающихся полукругом позади кукольника. Яванский театр работает, следовательно, пользуясь относительно большим и сложным аппаратом.

Первоначально зрителями Wajang'а являлись одни лишь мужчины. Ведь женщин лишают на Востоке не только образования, но и закрывают им доступ к развлечениям. В течение столетий им удалось, однако, проскользнуть в помещение Wajang'а и приютиться где-то в углу, позади щита, следовательно, на стороне кукольника. В конце концов, их присутствие было открыто признано, и им отвели раз навсегда определенное место позади щита. Так говорят, любимой жене султана, из Джокжакарты, пришла в голову мысль окрашивать куклы для того, чтобы избавить женщин от созерцания одних лишь, скучных плоскостей кожи. На самом же деле, к раскраске кукол привела ярко выраженная страсть яванцев к пестроте. Их одежды и посейчас самые радостные по краскам и самые богатые в орнаментике, а благодаря чудесной технике окрашивания и ограничению немногими сияющими растительными красками, яванцы оказываются одеты с большим вкусом, нежели все остальные первобытные народы Восточной Азии. Так или иначе, но и по сие время, мужчины сидят перед полотном, тем самых перед тенями, которые задуманы в сущности, как явление призраков, и при умелом исполнении производят именно такое впечатление, в то время, как женщины находятся на другой стороне - перед пестрораскрашенными фигурами.

Человек, который управляет игрой кукол, рассказывая и распевая при этом, называется «далан». Хороший далан пользуется повсюду величайшим уважением. Это подлинно национальный художник, который должен овладеть многочисленными искусствами и проявить разнообразные способности, дабы при исполнении своей обязанности, он мог удовлетворить, обычно крайне скромных, но в данном случае, крайне требовательных зрителей. Он не только руководит куклами и рассказывает, но, вообще, является душой всего предприятия. Он должен в точности знать существо и символическое значение своих кукол, должен придать отдельным членам кукольных семейств предназначенные для них типические позы и движения, а главное, он должен правильно использовать присущие им, согласно придворному этикету, атрибуты. Он должен дословно пересказать множество бесконечных легенд, к тому же он должен быть музыкален, сочинять музыку, петь и декламировать в музыкальном речитативе.

При случае он присочиняет к традиционному тексту целые эпизоды, дополняет мифы или, изменяя форму, приспособляет их к сценической передаче, влагает в заигранные вещи новый смысл, и вообще развлекает зрителя при каждом удобном случае собственным вымыслом. Он обязан также понимать праяванский язык, так называемый kawi для того, чтобы правильно произносить написанные на этом наречии вступительные песни кукол. Он должен управлять оркестром и ставить танцы. Далан является, таким образом, одновременно философом; поэтом, композитором, импровизатором, режиссером, чтецом, певцом, дирижером оркестра, концертмейстером и инспектором сцены, соединяя все эти амплуа в одном лице. Одним словом, это универсально одаренный артист, который полновластно управляет в высшей степени сложным изобразительным аппаратом. Трудно подыскать подобие его во всем мире, и нам — явление подобного всеобъемлющего существа мало понятно. Далан являет собою наиболее подлинный и самобытный продукт восточной жизни и восточного искусства: нечто в роде воплощения Востока в целом, — существо, в его собственной же стране с изумлением почитаемое и осыпаемое подарками и знаками расположения высших и низших. Он освобожден от мелочных забот. Народ содержит и балует его. Жизнь его предназначена для искусства. Он должен заботиться лишь о том, чтобы сохранить искусство во всей чистоте и во всем величии. Яванцы исстари почитают своих художников. На Яве ужо несколько столетий как укоренился обычай, введения которого требовал Рихард Вагнер, добивавшийся, чтобы нация ограждала художника-творца от всех повседневных забот.

Яванский театр теней целиком посвящен сценическому воплощению мифов, саг и исторических сказаний, взятых из сокровищницы древних индусских легенд: из эпоса Рамаяны, Махабхараты и Маник Майя. Он изображает жизнь и приключения древних богов, героев, королей и святых, и никогда ‚не выступает из этих пределов. Подобно нашей средневековой мистериальной сцене, Wajang знает лишь материал мирового значения: человечески интересные и драматически повышенные переживания вокруг двух-трех великих, близких народному чувству, образов. Интриги и войны, всевозможные убийства, разбой и другие преступления, добрые или, что чаще, злые подвиги — составляют содержание его пьес. В большинстве случаев речь идет о принцессе, похищенной и зачарованной, которую насильно выдают замуж. Разгорается борьба, и какой-либо верный союзник царственного отца, решает дело в пользу принцессы и ее родителя. Он может быть могущественным властелином, может оказаться королем обезьян или иным экзотично-фантастическим существом. Само представление пьесы протекает столь же нереально, как и сюжет ее. И то и другое одинаково далеко от того, что мы называем театром. И все же, яванский актер, управляющий при помощи странного аппарата движениями кукол, может и на нас подействовать чарующею силою, если только любящий искусство европеец сумеет воспринять этот народ и его искусство, и хотя бы на один вечер, позабыть условия современной европейской сцены.

Маленький яванский театр теней являет собою нечто художественно законченное и в то же время нечто интимное, с трудом доступное и неосязаемое. В этой, на первый взгляд нетребовательной, на самом же деле издавна культивируемой, просветленной форме — он дает нечто очень глубокое, крайне своеобразное и чисто человеческое. Дикие легенды, дошедшие от ранней поры человечества, в исполнении тысячелетних, неопровержимо устойчивых фигур, которые уже перестали походить на людей, а превратились в олицетворения жизни и человечества, в символично драматические типы и характеры, в воплощение определенных жизненных стремлений и идеальных представлений. Первопричина их поступков и действий никогда не оспаривается. Все, что они делают — хорошо. Прежде, ныне и навсегда. Нет ни напряженности, ни развития характеров, нет и личного трагизма. Последний совершенно чужд Востоку. Единичная личность не значит ничего. Бог, религия, властелин — все. Каждая отдельная Wajang-фигура является скорей воплощением чего-то преисполненного значения, важного и ценного комплекса мыслей, который так глубоко живет в народе, что достаточно нескольких типичных стилизованных движений, достаточно простого появления теней на белом экране, чтобы вызвать целый мир чувствований и целые ряды представлений. Яванский театр теней является, поэтому, наибольшей противоположностью современному европейскому театральному искусству, где каждый раз необходимы тысячи приведенных в согласование и созвучие движений, чтобы хоть до известной степени передать смысл и значение одной какой-либо вещи.

Здесь же, в Wajang'е — факт следует за фактом. Внутреннее содержание и органически соединенная значимость фигур столового аппарата нивелирует отдельные сцены. Возвышаясь над условиями времени, пространства и причинности, эпизод следует за эпизодом. Без всякой подготовки вводятся новые действующие лица и исчезают старые. Происшествия и люди стоят вне всякой взаимной связи. Так кажется, по крайней мере, потому что в действительности каждый зритель улавливает связь и давным давно знает, что все это означает. Ему известны сюжеты Wajang'а также хорошо, как нам — Евангелие или Фауст. Он любит их, жаждет и вовсе не желает их изменения. Вечно вчерашнее целиком наполняет его, становится для него священным. —Он охотно погружается в это давно прошедшее, и в то же время столь современное, в хаотичные образы монументально величественного предания, которое с незапамятных времен успело сжать все великое, таинственное и возвышенное в форму маленьких кукол и оживить его в виде маленьких, черных плоскостей на белой стене, заставило увидеть полет призраков в узких рамках одной ночи, в мимолетном волшебстве, в красочной игре.

Никогда еще сцена не была так чужда сценичности, никогда искусство не было более искусственным, а игра более игривой, нежели здесь. Совершенно пренебрегая созданием иллюзии, яванский театр теней указывает по ту сторону сущего, прикасается к вечности, своими двигающимися тенями кукольник дает лишь символы, подлинную же реальность творят сами зрители и слушатели. А эта реальность есть великий мир видимости, страстное стремление глубоко чувствующего человечества, которое одно только и может освободить нас от тесных границ этого бытия. Нужно только отграничить этот мир видимости и он станет подобен другому миру, даже еще прекраснее, реальнее и свободнее. Вот почему яванец показывает в театре теней все те же фигуры в тех же пьесах. Это — целый мир, это его мир. И никто не в силах уничтожить то, что переросло эпохи исторической жизни народов и стало национальным комплексом представлений, что всеми почитается, как нечто святое и прекрасное. Им владеет весь народ: все — от султана до полевого работника. Уже с трех лет ребенок знает, что такое Wajang. Как у нас рассказывают детям сказки о Knecht Rupprecht, Suppenkaspar и Struwelpeter (популярные образы народных немецких сказок – прим. ред. ), так и яванка рассказывает своим детям о теневых куклах, вырезает их из бумаги и дает их ребенку вместо первой игрушки. Поэтому, даланг должен зорко следить за собою, дабы не ошибиться в пересказе своих сказаний. В противном случае ближайший мальчуган, торчащий на корточках около большого гонга гамелана, исправит его ошибку.

Wajang — настоящая народная игра. У нас, в Европе, подобной нет. Это глубоко своеобразное подлинное искусство, до конца разработанная манера театральной выразительности — является национальным достоянием яванцев, в котором они обретают свое блаженство и счастье. То, что здесь, на Яве, показывают и чем здесь наслаждаются в особо торжественных случаях, есть, быть может, высшее достижение художественной стилизации, высшее из всего, что является предметом изображений на белом свете. Нет ничего более возвышенном и более далёкого, более простого и человечного и более потрясающего, чем то, что умеет показать нам с помощью своих пестрых игрушек маленький, всю ночь сидящий перед щитом яванец, этот укротитель людей и миров.

Яванцы стилизовали свои Wajang-фигурки в различных направлениях. Прежде всего в профиль. Театр теней должен впечатлять при помощи контуров: уравновешенных, ясно разделенных плоскостей и выразительных очертаний. Чем длиннее и характернее вычерчен контур, тем сильнее теневой эффект. Поэтому, яванец прибегает к растяжению плоскости, для того чтобы иметь возможность разместить на вытянутых контурах своеобразные зазубрины и закругления. Так возникли так называемые черепа ацтеков, которые являются наиболее характерным признаком большой группы фигурок Wajang'а. Голова, показанная в резком профиле, вытянута вверх и вниз, при этом она посажена на чрезмерно длинную птичью шею, благодаря чему она получает в теневой проекции изолированное положение. Рот с двумя рядами длинных зубов врезывается в профиль головы, заходя за середину ее, так что он, одновременно показан en face и в профиль. Верхняя часть тела (по крайней мере, у мужчин) тоже изображена в профиль, что наглядно подчеркивает грудной сосок, разработанный на линии внешнего контура в преувеличенно выпуклой форме. Для женских же фигур, чаще всего, избирается поворот корпуса как бы на три четверги, что позволяет показать и вторую грудь. Напротив, тазовая часть тела почти всегда помещается en face, для того, что бы богатые драпировки костюмов могли виться вниз и вверх. Ноги и руки показаны снова в профиль, но пальцы поставлены стоймя, словно они вогнуты в плоскость картины, так что их пятикратно преломленный контур кажется горизонтальным.

При этом, характерным признаком яванских теневых фигур является кривая линия: применение в рисунке завитка, как в контуре, так и в окраске. Стилизация в формах круга и эллипсиса. В очертаниях кукол нет ни прямых линий, ни углов. Хотя резчики оперируют исключительно зазубренными резцами, тем прочнее они вырезывают только закругления. Также поступает, затем, и живописец. Даже волосы на теле даны в виде маленьких спиралей, что вполне соответствует комическому, бурлескному оттенку, присущему в известной мере всему театральному впечатлению.

Театр теней не может, да и не должен, передавать дифференцированные эмоциональные ценности. Для этого потребовались бы приемы выражения, которыми он не располагает, — прежде всего, мимика. Здесь же в действие вовлекается только типичное, именно типично-чудовищное, фантастически необузданное искаженное. Только с помощью крайне гротескных контуров достигается необходимое многообразие фигур. Тени не допускают иных признаков различия. Чем не реальнее, тем лучше. Чем диковиннее, причудливее, характернее сделаны детали, тем понятнее становится целое. Для того, чтобы зритель мог с удовольствием следить за игрой, ему необходимо сразу улавливать различие теневых образов друг от друга, а это возможно лишь в том случае, если теневой тип выражен в совершенстве, так что он бросается в глаза и его нельзя спутать с другим. С этой целью, например, волосы стилизуются в виде всевозможных сплетений, имеющих форму хвоста или же вздутых, как спираль. Грудные соски, как уже сказано, приобретают странную форму и сильно преувеличенный объем. Длинные носы, срезанные подбородки, плоские лбы и тонкие талии у женщин — вот характерные признаки первой серьезной и драматургически господствующей группы wajang-фигурок. В противоположность ацтековым черепам, клоуны приобретают совершенно иной тип и занимают в драматической структуре второстепенное положение они бросаются в глаза своим зобом, парообразным животом, пупочной грыжей; ноги у них похожи на колоды, а колени сильно вздуты.

Руки, ноги и туловище кукол всегда обнажены, что выражается золотой, реже черноватой или серой окраской. Фигуры носят, следовательно, старинное одеяние индусов, которое можно видеть в яванской пластике на развалинах индийских храмов в Прамбанан, а также в знаменитой Ступе в Боробудуре. С тою только разницею, что для кукольного театра все выполняется в виде плоскостного орнамента, благодаря чему создается совершенно своеобразная форма искусства. В настоящее время на Востоке вошло в обычай покрывать тело и руки на европейский манер — благодаря щепетильности английских гувернанток и деятельности господ миссионеров, которым непонятны наивное восприятие первобытных народов и красота нагого человеческого тела, равно как необходимость приспособиться к климатическим условиям жизни под тропиками. К счастью — это мало кого волнует, особенно в наиболее жарких местностях. Сингалезы и тамилы на Цейлоне, китайцы в Пенанге и Сингануре и в глубине страны — и поныне работают с совершенно обнаженной верхней частью тела, что нисколько не шокирует путешественника и не заставляет его испытывать опасность чувственного возбуждения.

Итак, с помощью различных форм лица и тела, прически, украшений, одежды и особенно посредством ярко личных атрибутов и символов — wajang-фигурки определяются, сперва как отдельные типы, а затем объединяются в характерные по стилю группы и драматургические семейства. Зная основные признаки каждого отдельного комплекса кукол, зритель легко может включить куда следует появляющийся на полотне силуэт и определить его отношение к остальным фигурам. При разработке различных фигур яванцы удержали некоторые общие символы, закрепляющие их точно определенные свойства и качества. Длинный нос, спускающийся с гладкого лба, узкие косые глаза и тонкий рот —означают мудрость и благородный образ жизни, в то время как короткий, толстый нос в соединении с шарообразно волнистым лбом, круглыми глазами и широких ртом — должен изображать преизбыток силы. Тяжелое и толстое тело, совершенно неподвижные, вытаращенные глаза и огромные клыки — характеризуют героя.

Несмотря на несложную, по существу, структуру, техническое выполнение яванских wajang-кукол обнаруживает такую тонкость и уверенность в разработке линий и плоскостей, что достаточно подержать их в руках и полюбоваться ими (лучи всего в музее в Батавии или, если возможно, у резчиков фигур в Кратоне султана Джокжакарта, где я часами просиживал у скромных и любезных, несколько мечтательных мастеров), чтобы испытать большое художественное наслаждение при виде необычайно уверенной композиции многочисленных разветвлений и соотношений внутри различных семейств кукольного театра.

Яванский Wajang отражает уголок внутренней народной жизни Востока, очень редко представленной в подобном же сочетании.

Wajang — это ремесло, искусство, история, легенда, религия, философия, мораль и еще многое другое. И все это дано в отдельности, и в то же время одновременно. Таким образом, это в высшей степени сложный организм, скрепленный имманентной мистикой многовекового религиозного развития и символическими ценностями упроченного миросозерцания. Организм на редкость завершенный, несмотря на различие исторического обоснования его элементов. Яванцы, некогда имевшие свой собственный примитивный культ, впоследствии были вынуждены принять религию победителей, т.е. индусов, а в настоящее время они исповедуют магометанство. Тем не менее, они сохранили некоторые представления старинной религии, и остались верными и своей любви к старо-индийским мифам, о чем и свидетельствует театр теней. И даже Будда, к религии которого примкнул во время индийского владычества яванский народ (ибо временно ему поклонялись и сами завоеватели острова) — иногда почитается ими и до сих пор. По крайней мере, в дни важнейших праздников яванцы издалека паломничают в Боробудур — большое и всемирно известное святилище эпохи расцвета яванского буддизма. Никто не в силах разобраться теперь в этих религиозных сплетениях, меньше всего сами яванцы. Но известная доля космополитической беспринципности не причиняет ущерба их успокоенной религиозности и почитанию перешедших от предков традиций.

Главнейшей частью Wajang'a считается Ганунган, из структуры которого легче всего уяснить сущность теневого театра в целом. Ганунган в дословном переводе значит «возвышение», а в организме Wajang'a он является символом мироздания, созданного, сущего и созидаемого. Он стоит в виде треугольного фантастического изображения на середине поверхности щита и драматургически означает единство места. Он символизирует собою страну, город, дворец, море, стену, врата ада, преддверие неба и вообще все, что только может потребоваться. Нижняя часть его образует храм с двумя стражами и двумя яванскими драконами по сторонам, которые охраняют землю и олицетворяют понятие начала и конца. Над крышей помещена маска божества подземного мира, повелителя умерших, а сама крыша разработана, подобие моря, по которому человек плывет к потустороннему Царству. Из середины крыши произрастает сильно разветвленный ствол — древо жизни, а на его ветвях расположены важнейшие звери: среди них змея, затем, конечно, буйвол и тигр, противостоящие друг другу в воинственных позах. Дерево заканчивается наверху цветком лотоса, символом беспрерывного становления; справа и слева от него размещены так называемые гаруда — украшенные разнородными орнаментами священные птицы — знак высшей власти и царского величия. Целый ворох символов слит здесь в нечто единое — изображающее религиозно-философскую основу Wajang'a. Сходно, хотя и несколько проще, задуманы и другие фигуры: в том числе выкрашенный в черное бог Кришна, с многочисленной родней, затем прославленный в легендах король Нгастина, также с семьей; и знаменитый король обезьян Хануман из эпоса Рамаяны.

Так как Wajang выявляет в видимых символах религиозное по существу миросозерцание яванцев, то и организация его считается богоугодным делом. Когда яванец предпринимает что-нибудь особенное и трудное, то он организует представление театра теней, созывает своих друзей, а если есть место, то и широкие круги населения. На ночь, на три или четыре ночи, а иногда и на целую неделю. В зависимости от важности события или от выбора пьес. Религия и искусство здесь снова тесно соприкасаются друг с другом. Поучение становится удовольствием, а развлечение влечет за собой и все возможности поучения. Искусство, в котором развлечение стало самоцелью, является сравнительно младшим, позднейшим продуктом человеческой культуры. Его колыбель — в Европе. Его породил рационализм.

Своей религиозной функцией яванский Wajang напоминает католическую обедню, в которой театральность также налицо. Во всяком случае, он предназначен, как и обедня, для прославления высших сил: чтобы снискать благоволение и милость небожителей к собравшимся, чтобы отвратить дурной глаз, играющий столь большую роль на Востоке и т. п. Вот почему, ни одно из больших домашних торжеств не обходится на Яве без Wajang'а. При рождении, обрезании и, прежде всего, конечно, на свадьбе, далан должен быть на месте и играть своими тенями.

Мне пришлось наблюдать очень красивый Wajang в доме знатного яванца в Джокжакарта. Его дочери исполнилось 7 лет и по старинному обычаю, она должна была в этот день вступить в ислам. В честь ее и было устроено представление, на которое я получил приглашение.

Нa садовой террасе был поставлен щит. Удлиненная с обеих сторон плоскость его отгораживала помещение, обращенное внутрь дома. Здесь сидели женщины, которые, на этот раз, вопреки традициям, были посажены перед тенями — из уважения к молодой девушке, вступление которой религиозную общину обращало все торжество в настоящий женский праздник; таким образом мы, мужчины, должны были удовольствоваться созерцанием раскрашенных кукол. Слуга подводит нас к бамбуковым сидениям, прямо против щита, непосредственно позади гамелан-оркестра, который ужо собрался в своем классическом полном составе; я насчитываю 22 человека.

Сперва приносят сладкий чай, затем появляется хозяин дома и любезно приветствует нас. Очень вежливо и радостно, но в то же время скромно и сдержанно. Он остается сидеть за нашим столом и в каждом антракте угощает нас сигаретами, фруктами и сладостями. Господин, которого я взял с собой из отеля, говорит по-малайски, так что мы в состоянии беседовать с нашим гостеприимным хозяином. Кроме нас, здесь сидят еще несколько его друзой — немного в стороне и по туземному обычаю—на земле. Дальше позади, в саду, на корточках расположилось множество народа, молча, в темноте. Яванцы — благоговейные, спокойные, благонравные зрители. В целом — создается впечатление торжественного действа. Луна еще не показалась. Но дивный звездный свод неба навис над пальмами сада: сверкающие бриллианты на голубовато-черном фоне. Как раз восходит Южный Крест. Легчайший вечерний ветерок играет в банановом кустарнике и едва заметно колышет пышные опахала кокосовых пальм. Он вносит немного прохлады, после одного из самых жарких тропических дней, когда-либо пережитых мною.

Но вот начинает играть гамелан. После двух глухих, долго звучащих ударов большого гонга, один за другим вступают инструменты с колокольчиками. Приготовивший свои куклы, даланг приступает теперь к жертвоприношению на маленьком алтаре, воздвигнутом около щита и приносит в жертву предписанные дары: плоды, желтый рис, цветы, флажки и свечи; затем он возжигает на высокой, богато изукрашенной колонне благовонные травы, и душистые пары ложатся дурманом на напряженные чувства. Справа и слева входят стройные, очень юные девушки и танцуют медленный хоровод, поют короткие баллады — пролог к представлению: поют усталым голосом с плавными, однообразно повторяющимися жестами рук под симпатичное звучание оркестра колокольчиков, согласованные минорные тона которых полновесными гармониями отдаются в саду, мечтательно и немного монотонно. Это типичное выражение народной души, музыкальный символ страны, где так ощутима тяжесть палящего солнца, где текут молоко и мед и живут тихие, успокоенные люди. Ничто не нарушает настроения этого странно-чудесного вечера. То, что здесь происходит, так чисто, полно, мягко и выдержанно, так проникнуто человечностью и в то же время такой жуткой культурой, что будничность с ее давящей тяжестью как будто тонет где-то далеко под нами.

Теперь начинается представление. Куклы появляются, действуют и исчезают. Все новые тени выводятся из неистощимого запаса на полотно, одна фантастичнее и оргинальнее другой. Тишина нарушается лишь стуком, при помощи которого даланг ведет представление; подавая оркестру знак для вступления или окончания отдельных номеров, выделяя отдельные сцены и группы сцен и извещая о паузах. Этот человек всю ночь напролет сидит и заставляет плясать свои тени. Иногда он декламирует, иногда поет; иногда гамелан играет отдельно. Резкие контуры фигур, с их пестрой, но умеренной окраской, на фоне ярко освещенного белого полотна, действуют неотразимо-таинственно, даже на этой стороне щита. Даланг искусно продвигает их со стороны на плоскость стены, затем втыкает их в банановый ствол, a сам руководит игрой, управляя каждой рукой по кукле; так легко и свободно, технически без всякой назойливости, что мы скоро забываем о нем, хотя он и сидит непосредственно перед нами. Особенно сильное впечатление производит неимоверное разнообразие в движениях длинных рук и естественность в развитии отдельных жестов, значение коих сразу вскрывается даже неопытному глазу.

Через некоторое время хозяин просит нас последовать за ним. Мы выходим через боковую дверь на другую сторону ширмы. Но все же не в то помещение, где находятся женщины. Наш хозяин принадлежит к числу правоверных магометан и боязливо оберегает женщин от постороннего взора. Мы принуждены остаться в совершенно темной комнате за верандой, но и отсюда довольно удобно следить за игрой теней. Несмотря на подчеркнутость бурлеска, фигуры пленяют нас своей красотой и внутренней правдой. Необычайная утонченность в проведении контуров и в их распределении на плоскости доставляет теперь, в живой игре — большое эстетическое наслаждение. Распределение световых пятен внутри теневых фигур обнаруживает не только тонкость, но и уверенность живописного размаха, а линии движущихся рук обладают изумительной силой экспрессии, так что с этой точки зрения, невозможно сомневаться в художественной ценности Wajang'a. Здесь мы имеем дело с гениальным искусством графической выразительности.

Чем больше мы смотрим, тем оживленнее становятся куклы. Медленно втягиваешься в этот новый и в то же время столь древний мир и следишь за событиями на светлой плоскости с возрастающим вниманием. Кажется, будто куклы говорят и действуют. Ясно понимаешь, чего они хотят: сопереживаешь и печалишься вместе с ними, радуешься, как в дни детства, комическим интермедиям клоунов, а затем вновь испытываешь потрясения, как будто следишь за трагической перипетией современного психологического театра у себя на родине. Эти тени обретают душу, превращаются в людей или человекоподобные образы, которые обладают особой судьбой и собственной жизнью, которые что-то означают и смыкаются в многозначительном действии, глубоко нас заинтересовывающем. Детская игра вырастает скоро в общечеловеческую трагедию. Расовая обусловленность искусства исчезает все более и более, а то, что остается, есть нечто безусловное, вызывающее интерес каждого, кто только наделен способностью чувствовать, жить и наслаждаться. Тени действительно становятся призраками, которые движутся по светлой стене и танцуют свои танцы судьбы, заставляя нас ощутить дыхание, исходящее из чертога блаженных.

Мы могли наблюдать, таким образом, за игрой в течение целого часа, оставаясь незамеченными на веранде. Но вот внезапно женщины испуганно оборачиваются. Должно быть, кто-то из нас слишком шумно пошевелился. Еще мгновение мы продолжаем, сидеть совершенно спокойно. Затем хозяин осторожно берет нас за руку и выводит по тому же пути на свежий воздух. Уже далеко за полночь; поэтому мы прощаемся с нашим любезным хозяином и медленно идем через залитый лунным светом сад.

Пальмы стоят в переливающемся серебристом наряде, празднично разодетые для ночного торжества. У ворот нас ожидает коляска. Тощие пони спят стоя, а кучер куда-то исчез. Наверно, он тоже сидит на корточках перед Wajang'ом. Мы плетемся вдоль деревенской улицы по направлению к гостинице. Ночной ветер доносит до нас меланхолические напевы гамелана: они звучат словно из иного мира. Еще раз мы останавливаемся и прислушиваемся, пока конский топот не пробуждает нас от задумчивости. Это кучер с нашими пони. Мы быстро садимся в экипаж и едем. Ни одна душа не попадается нам навстречу. Тысячи и тысячи светлячков — наши единственные спутники. Еще долго слышатся колокольчики Wajang'а. Наконец, звуки расплываются — словно последний привет. Еще два глухих удара отдаленного гонга: в пустых квинтах. Затем все стихает.